А что, так тоже можно было?

— А что, так тоже можно было? — именно эта мысль возникает у меня в голове каждый раз, когда я вижу текст книги популярного писателя и поражаюсь тому, как он написан.

Началось это с Татьяны Толстой и ее сборника рассказов «Ночь». Тонкий, чистый, прозрачный язык ее рассказов в какой-то момент для меня стал приторным и даже неестественным, словно в эту хрупкую красоту слов не было вложено хотя бы немножечко любви.

Хорошим писателем может быть человек только со стальными нервами. В этом убеждаешься, читая Татьяну Толстую. Какая в ней сила, какая мощь, чтобы так писать!

И в то же время. В ее рассказах «Ночи» слишком много красивостей, так много, что я перестаю верить в глубину ее слов. Толстая, как и Набоков, создательница ярких образов, она играет со словами, укладывая их друг с другом так, чтобы лишних среди них не было, а сами эти слова блестели самыми выгодными своими сторонами.

Мне не хватает правдивости, которую Толстая заменяет художественной образностью. Разве можно писать так красиво о человеческой жизни, как будто сама жизнь изображенных людей ничего не стоит, словно они просто игрушки в пьесе, с заранее отведенными ролями, а после выступления на сцене будут тщательно, но без особой привязанности, сложены обратно в коробку, где им и место?

Толстая возвышается над текстом, полностью управляет им, и в этой отстраненности есть даже нечто пугающее. Такое же ощущение у меня возникает и тогда, когда я смотрю архивы старых фотографий, с которых мне улыбаются или смотрят печально изображения черно-белых женщин и мужчин, и я знаю, что все они давно мертвы.

Татьяна Толстая напоминает мне о существовании моего любимого писателя детства — Рэя Брэдбери, такого доброго, солнечного, искрящегося светлой радостью. И хотя Рэй кажется полной противоположностью Толстой, но его тексты написаны по тому же принципу избыточных красивых слов и предложений. Это будто много сладостей в одном месте: и яблочный пирог, и сливовое варенье, и бисквит со взбитыми сливками, которые ты ешь одно за другим, а потом понимаешь, что больше уже не можешь.

Рэй Брэдбери — это идеальный писатель для юности, когда все взахлеб и впервые, и хочется все попробовать, когда тебя распирает изнутри желание жить. А Татьяна Толстая — это писатель для людей, которым одиноко и грустно, которые разочарованы и хранят в душе много боли, которую ничем не утолить. Потому ее многочисленные прилагательные и звонкие метафоры — это как блестящие наклейки в места пустоты, чтобы не так больно было обо всем этом думать.

«А что, так тоже можно было?» — это не возмущение чужими книгами, а непонимание. Как же так! Ведь писать о том же завтраке Пети в самом начале рассказа Толстой «Свидание с птицей» — это как бы нечестный прием, ведь всем нравится читать про еду и слегка ощущать внутри вкус этих знакомых сыра, варенья, колбасы, лимона, рисовой каши во время прочтения.

Хотя, может, именно это и нужно людям — читать о том, что знакомо и близко, что происходило с ними?

Я не знаю, можно ли назвать то, что писатели пишут о знакомом нам всем — признаком заигрывания с читателем? Толстая уж точно не стремится ни с кем заигрывать, но все же, когда я читаю ее, то меня не покидает ощущение, что я не узнаю ничего нового, зато во мне просыпаются чувства узнавания и вспоминания.

Конечно, разные писатели ставят перед собой разные задачи. Конечно, новых сюжетов не существует. Конечно, лучшая книга — та, в которой каждый узнает самого себя.

И все-таки этот прием Татьяны Толстой в рассказах сборника «Ночь» видится мне каким-то уж слишком простым, предсказуемым.

Совсем по-другому действует модная Донна Тартт в «Тайной истории». Слишком продуманно, сочно, детализировано. В ее спектакле также нет места живым нотам, она прагматично ведет сюжет, не жалея никого из героев, управляя ими и не давая им свободы.

И опять внутри меня бьется мысль: «Что, так тоже можно?»

Я понимаю, что написать такую книгу, как «Тайная история» — это огромный труд: много обдумываний, поиска материалов, правок, проработки мотивов и действий персонажей. Только труд этот напрасный. Он ничего не дает. Небольшое развлечение и все. Я чувствовала разочарование в финале.

Я уверена, что книги нельзя писать только ради того, чтобы кого-нибудь развлечь. Книга может быть живым диалогом, музыкой, живописным произведением. Красота образов необходима, но без смысла останется только мертвая пустота.

В своей высшей форме книга способна стать стихотворением, воплощенным в прозе.

Так странно тратить сегодня жизнь на книгу, основной смысл которой только развлечение читателя, с помощью хитрого сюжета или красивых слов.

Я очень хочу, чтобы вот этого: «А что, так тоже можно было?» в жизни стало как можно меньше.

Каждый раз, когда я сталкиваюсь с безумной верой, будто бы можно делать меньше, чем позволяют имеющиеся способности и возможности, только потому, что примут и так, и даже с гораздо большей охотой; каждый этот раз мир становится чуточку хуже. Мы и так живем далеко не в раю, если кто-то еще не заметил.